Алексей Комов: Архитектор-реалист

Андрей Ягубский: Вы, Алексей, в отличие от основной массы наших архитекторов, ориентированных на запад, очень трепетно относитесь к архитектуре советского периода. Грубо говоря, к тому, что нас окружает. Почему?

Алексей Комов: Я себя абсолютно комфортно и логично ощущаю учеником советской архитектурной школы. Я же не стесняюсь, не отказываюсь от своего покойного известного отца, он выдающийся русский и советский скульптор Олег Комов, бесспорный классик. Почему я, выросший в Союзе, должен «обнулить» для себя этот опыт, или как-то преуменьшить его в угоду кому-то? И Мельников с Ладовским, и Голосов с Леонидовым, и Покровский с Павловым и многие, многие другие – все они, несмотря, ни на что, прекрасные советские зодчие, творцы нашей школы. Для меня они, честно говоря, будут покруче звездных западных ребят, которые искренне и вдохновенно питаются от нашего советского авангардного опыта, между прочим, от наших первоисточников. Они и говорят порой нам: «Да посмотрите, приглядитесь, у вас свое есть!» Это очень напоминает, как великого художника Анри Матисса, когда он приезжал в Россию век назад, вся тогдашняя восторженная арт-общественность встречала как супергероя – Матисс модный, великий! А он им: «Что я, посмотрите вот у вас...» – и указывал на собрания икон и фрески наших соборов.
Раньше мы штудировали иностранные журналы, а теперь прочесываем международные сайты, чтобы себя мотивировать. А ведь у нас под носом действительно определенно достаточно всего, чтобы вдохновиться, надо только приложить усилие и увидеть, не лениться осмысленно созерцать в офлайне. Можно даже на поверхность не выходить, достаточно просто на метро нашем московском покататься. Там комплексное собрание советских открытий в сжатом виде.

Интерьер офиса компании. Москва, 2012 г.

А.Я.: Как случилось, что вы стали архитектором?

А.К.: Как и все дети художников, я с рождения был «художественным мутантом», сваренным в «творческом борще». Мои сверстники во дворе угадывали типы автомобилей, чем четверка "жигулей" отличается от двойки и т. д. А я, помимо всего этого, и не по своей воле, признаюсь, к пяти годам мог отличить Веласкеса от Гойи или Сурикова от Коровина. Рисовал я всегда и везде. Но была еще сильнейшая детская тяга к сборным конструкторам и кубикам. Кубики – это вообще любимая игрушка помимо солдатиков была…
Ну и как было совместить то, что мне нравится моделировать и одновременно художественное? Все же очевидно…
Потом была еще известная студия при Доме Архитектора, так что после нее я уже плотно встал на архитектурные рельсы и неизбежно покатил до самого МАРХИ. Как и многие из «нашего профсоюза», не спорю.

А.Я.: Так как из среды художников чистых, появляются архитекторы?

А.К.: Ну, это не совсем про меня. Все-таки моя мама напрямую причастна к зодчеству, но по-особому. Они с отцом работали в тандеме над проектами – он был скульптор, она архитектор. Уникальный случай в истории искусств, между прочим. Мама не строила жилые массивы – скульптор ваяет, а зодчий уже при нем занимается всем остальным: масштабированием, придумкой общей истории, вплоть до шрифта на постаменте.

А.Я.: Алексей, расскажите, когда вы перестали просто плыть по течению и осознали уже себя реально в профессии?

А.К.: Я жестко был отправлен во взрослую жизнь, в связи с внезапной смертью отца в самом начале 90-х. Поэтому учась в МАРХИ, уже со второго курса я был приближен к созданию объектов, за которые отвечал своей шкурой молодежной. То, что я остался без папы в семнадцать лет, который был для меня всем в прямом смысле, и мне пришлось два года, еще до бюро «АМ» зарабатывать прикладной архитектурой для поддержания семьи на плаву, дало неоценимое ощущение ответственности, которое стимулировало мозг – рабочая инъекция «сыворотки правды жизни». Я уже тогда распрощался с ненужными иллюзиями даже не на взлете, а когда шасси еще только прикручивают. Я делал «по живому» и дискотеки к праздникам, и модные ларьки, и многое, многое другое, иногда и своими руками. В течение тех двух лет я плотно освоил типологию низового уровня лихого капреализма, которой раньше не было.
Я при этом придумывал отнюдь не забавные артефакты, а именно то, что реально и быстро давало наглядный результат. Тогда, очевидно, и стало коваться мое кредо, которое я позже обозначил для себя как "архитектурный реализм". А потом уже в бюро «АМ», с 1995 года я планомерно его совершенствовал. Как говорил Фрэнк Ллойд Райт: «Берегитесь архитектурных школ во всём, кроме обучения инженерному делу». Стили, направления – просто удобные и полезные исторические маркеры. Досконально, изучая всю механику обустройства пространства, ты понимаешь саму суть предмета, его «химию».
Творческая суперцель не сам по себе объект, не кубышка с крышей, а именно попадание в образ. В этом кайф! Я как врач, даю им жизнь, даю им надежду;  проектирую уютные вместилища как генераторы эмоций. А Ле Корбюзье ох! как верно обозначил: «Дом - машина для жилья». Сконструировать андроид и вдохнуть в него жизнь. Что может быть увлекательнее?

Офис группы компаний. Москва, 2012 г.

А.Я.: Кто были ваши наставники? Я знаю, что в МАРХИ ваш диплом наделал шуму?

А.К.: Для начала еще раз особо подчеркну, как важно для молодого архитектора в современных условиях, чтобы он и учился, и работал одновременно.
В советское время ты знал: закончишь институт, тебя распределят - все, тебе особенно и дергаться нет смысла. Сейчас, чтобы не кувыркаться «до пенсии» по разномастным проектным фирмочкам, ты уже на выходе должен иметь «накаченные мускулы» своего ремесла. То, что учась в МАРХИ с ранних курсов, я барахтался и работал сначала сам, а потом с Федором Рожневым в бюро «АМ», дало мне необходимую профессиональную закваску, поэтому я так ответственно и рассуждаю, исключительно с высоты своего сугубо личного опыта.
А вообще, в МАРХИ мне повезло с наставниками. Это действительно удача, что в самом начале пути я учился у Демьянова Леонида Викторовича. Именно учился! Он-то мне мозг жестко и поставил, запустил драйвер - именно оттуда и пошла моя осознанная любовь к советскому наследию, любовь к архитектуре, как к инструменту влияния - красивому оружию «массового поражения»и машине для жилья одновременно.
И конечно Еремин Борис Константинович, легендарный БК. У его дипломников были самые чумовые многокилометровые подачи – целые монументальные диорамы, с Кремлем, объятым огнем, грозовым небом, очень крутая утопия в правильном остром диссонансе с общепринятой мархишной сухостью. Он позвал в свою группу, отметив мои проекты и мои подачи на просмотрах. «Давай, приходи ко мне – я тебе полную свободу дам». Два года потом я изучал и впитывал его выстраданные идеи «ретроразвития». Диплом я уже заканчивал без него, он скоропостижно скончался, не дожив до моей защиты, к сожалению.
Проект действительно вышел тогда по-хорошему шумным. Назывался он: «Градо-Реконструкция пространства ХХС - ДС». Я попытался восстановить Дворец Советов без разрушения Храма Христа Спасителя. Весь участок «перелопатил»: от Ильи Обыденного до Кремля. Я не поднимал башню, «в лоб» как в проекте Дворца у Иофана. Я скрупулезно проанализировал всю историю места и с большим восторгом и азартом «разложил на атомы» все стадии конкурса Дворца Советов. Построил разномасштабные блоки, колоннады, окружил храм силовыми дугами эспланад, выстроил оси – в общем, все непросто, но убойно! Как будто в одной бригаде на пару плечом к плечу трудились, и Альдо Росси, и Илья Голосов, да и к Шпееру немного заглядывали. Никакого компьютера - все тушью и угольным карандашом, все по-настоящему, как у моих героев 30-х! «Горячий хенд-мейд».
Тогда это был такой период перехода подачи проектов от подрамников к легкому пенокартону, который сейчас используют повсеместно. А я тогда в цехах столярных заполучил листы МДФ, сантиметровые. Мне их нарезали, черным залачили; листы были неподъемные, очень тяжелые. Такие мебельные щиты, все один к одному – боевая дипломная мощь!
Cам выбрал себе потрясающего рецензента – Александра Зосимова, прекрасного «бумажного классика», который мне больше всех всегда и нравился. А когда он увидел мои «ручные» подачи в духе конкурсных бригад ДС и сказал: «Старик! Это реально здорово!», я понял, бомба почти готова. Рецензию на мой диплом он писал в электричке на пронумерованных обрывках старых дачных обоев. Уже на компе я все слил в единый текст, и сама рецензия стала отдельным произведением искусства.
Моя защита была, как стремительный выброс термоядерного гриба на рассвете. Но я-то в результате получил «четыре» за диплом. Но какие! Как Т-34! Все члены ГЭКА, поставили единогласно «5», кроме… ректора. Он-то, больше всех бешено затрясся – его проняло аж до неуда. Тогда он сказал «легендарную» фразу, нервно листая мой пухлый том с анализом стадий конкурса Дворца Советов: «Да я вижу здесь 32 год, 33, 35 – господа! но так недалеко и до 37!» Бред полный, но бомба, получается, сработала на нем. Конечно, стресс был великолепный. Но все компенсировалось осознанием выполненного долга перед любимыми демиургами 30-х.
Помню, как на мою защиту тогда встал Вячеслав Глазычев и сказал, что за последние десять лет интереснее и актуальнее моего диплома он не видел. Глазычев!!! Этот Джон Леннон от архитектурной аналитики говорит, что у меня уникальный диплом. Мне было очень важно с одной стороны, признание тех людей, которых я уважал с юношеских лет – Хазановой и Глазычева например. Ведь под влиянием их книг я и сделал выбор в пользу своей профессии когда-то и встал на эти самые рельсы! Ну а с другой стороны, мне было важно признание моих коллег, особенно младшего поколения. Дело в том, что лучшие дипломные проекты выставляют в Белом зале. И понятно, что если у тебя «4», ты формально туда не попадаешь. Но младшие товарищи протащили мой тяжелючий диплом, когда строилась экспозиция, и его поставили прямо напротив входа – получался как бы парадный проект, который тебя встречает, когда открываются двери зала. И это было при немом согласии и даже содействии окружающих, как и публикация моего дипломного проекта в мархишном ежегоднике.
Можно было сделать заведомо проходную вещь – Торговый центр, многофункциональную хрень. Но тогда я осознанно порвал тельняшку. Я знал, что я иду не просто на провокацию, а взрывать комендатуру или бронепоезд, ради Победы, своей Победы, личной. Была искренняя вера в то, что я делаю и как делаю.

А.Я.: Вы долгое время работали в бюро "АМ"?

А.К.: Почти 15 лет. И во время и после учебы в МАРХИ. Федя, конечно, тоже был моим наставником. Он открыл для меня управленческую часть профессии – разработка алгоритмов, методология, взаимодействие с различными людьми, участниками процесса, выстраивание механизма реализации идеи, образа. Это был целый арсенал знаний, умений и опыта, который неоценим и который никогда не получишь ни в одном "Моспроекте". Различие между небольшим бюро и крупной проектной корпорацией огромное - как различие между большим неповоротливым животным и юрким хорьком, который чутко реагирует на все тревожные шуршания беспокойного леса.

А.Я.: Какие в бюро были интересные проекты?

А.К.: Да все интересные. И в самые 90-е, и в нулевые. Ну, к примеру, по-особому знаковым был проект 97 года – ресторан «Краб Хаус», бывшее кафе «Московское» на Тверской, напротив телеграфа, в пяти минутах ходьбы от Кремля. На носу было 850 лет нашему Юрию Михайловичу Лужкову. Мы должны были сдать объект 1 сентября, а 3-го сентября как раз стартовал юбилейный День города. Зачастую сдача объекта легко может «переползти» на пару дней. Здесь такого быть не могло по определению. Пришли за месяц до «часа икс» люди в костюмах на строечку и объяснили. Так бывает во все времена: либо приходят с алебардами, либо в костюмах, либо в кожанках. «Если вы, друзья, не откроетесь 1 сентября, можете вообще не открываться!» Переписали паспортные данные всех и вся, и ушли в закат. Очень интеллигентно – следующая фраза у них могла быть цитатой Сенеки.
Мы всем бюро, прямо с компами переехали на стройку. Некоторые вещи придумывались по ходу строительства. И тогда очень пригодился мой навык работы с колес, работы по живому: не глядя в экран, а потом шейте сами, а стоя по колено в бетоне, в опилках. Я всегда в таких обстоятельствах вспоминал и вспоминаю рассказы отца про дедушку Костю, которого я, к сожалению, не застал. А он во время Отечественной был военным строителем, командовал крупным саперным подразделением. Он вместе с разведчиками первым входил в город, смотрел, какие здания надо обрушить, а в каких можно разместить гарнизон и т.д. Он возводил, например переправу через крымское гнилое море Сиваш. Папа красочно рассказывал: все в огне, а дед стоит и руководит укладкой понтонов. Если налет, можно только навзничь лечь прямо на понтоны лицом в дымное небо с пикирующими мессерами – спрятаться-то было некуда.
Эта героика по мне – гены скульптора - лепи и возводи. Мне многие говорят, что я в своих проектах прямо леплю пространство.
«Краб Хаус» был тогда неоценимым опытом, когда ты помещен в экстремальные условия – должен сделать хорошо и в жесткие сроки, преодолев все обстоятельства. В 1997 году это был первый ресторан с прогрессивной стилевой заявкой. За него нам тогда дали «Золотое сечение». А мой полностью самостоятельный проект в рамках бюро был тогда на Старой Басманной улице. Это реконструкция общественного здания с фасадом, сталинский дом работников НКВД. На первом этаже было когда-то ателье, которое, как известно из истории обшивало вдов разведчиков. Я абсолютно убитый, измочаленный временем и бесхозностью фасад сделал монументальным и "уверенным". В итоге, мощный обрамляющий парадный вход карниз был по лекалам сделан лепным, хотя я видел его изначально вырезанным из гранита. В последний момент заказчик не потянул. Меня трясло от счастья, когда я представлял эту гигантскую гранитную скобу, созданную на производствах, где тачали когда-то детали убранства вестибюлей первых станций московского метро. Но и так получился "твердый" и "вкусный" сталинский репликант. Здесь в материале я мысленно поработал бок о бок со своими любимыми праотцами, зодчими 30-х.

А.Я.: Тяжело было работать в эти бесшабашные 90-е?

А.К.: В те годы я познал прекрасную школу общения с заказчиком девяностых по максимуму. Когда «мансарда» могла называться на полном серьезе ну очень уважаемым клиентом «массандра» и так далее. И многое, многое другое. Книги можно писать. Прекрасные искренние и конкретные взаимоотношения: не хочу произносить бандиты – благородные флибустьеры. Поскольку ты не торгаш, а творец, значит юродивый, тебя трогать нельзя. Ты источник некой истины. А торгашей, строителей их можно трясти, привязывать к "Гелендвагену" за ногу. Шутка, конечно. Ты как Охлобыстин при Мамонове в фильме «Царь». Но было дико интересно и временами даже радостно.
Мы, к примеру, реконструировали дом, как я это называю, в Рублево-Успенской АССР. Дом был построен какими-то форменными военными имбицилами. К нам пришли как к доктору – помогите! У меня есть дом, пространства, площади, а я не знаю, что с ними всеми делать, говорил будущий заказчик. И ты одеваешь белую шапочку – лады, успокойтесь, давайте разберемся. Но это был не просто тяжело больной – это был практически труп. Там ничего нельзя было переделать, реконструировать, снести, достроить – никак не лечилось!
Мы решили для себя: раз нельзя сделать это «безобразие» единым органоном, давайте пойдем «от обратного» – в каждом отдельном помещении оторвемся отдельным стилем, поиграем теми самыми историческими маркерами. Гостиная была сделана в честном английском стиле; но с элементами ЦК КПСС, из многоуважаемого клиентом натурального дуба. Прекрасный кабинет был с элементами колониально-египетскими, в портале керамическая колонна а-ля Луксор. Лестница нам досталась по схеме, как в пятиэтажке, марши один за другим. Смычка на маршах промежуточных перил, которые на разных высотах еще и не сходятся – это всегда проблема при такой схеме. Ее я решил остроумно, с помощью отряда небольших столярных "шпееробразных" триумфальных арок в духе Наполеона III. Спальня в индийском стиле – белая, с рубленными капителями. Подвал, был исполнен в веселом мавританском стиле. Изначально эркер в доме по-идиотски «произрастал» с самого низа подвала. Мы достроили его до причудливой расписной беседки в интерьере с фонтаном. В подвале там же была спроектирована мной сумасшедшая барная стойка. За нее мы получили грамоту от Карима Рашида на интерьерном смотре. Он реально был в ауте, как люди придумали такое!? Это был аппарат для расширения сознания. Световой стол на причудливой ноге и внутри несколько стекол с ориентальными орнаментами. Они накладывались друг на друга, и возникал безумнейший стереоэффект. Если ты жахал стопочку на такой стойке, то отлетал сразу.
Апофеозом военстроя оказалось несуразное обитое вагонкой мансардное помещение над гаражом. Угрюмое дачное счастье – бильярдная. В какой- то момент мы просияли: «А как же а-ля рюс? Мы его еще не пробовали!» Мы разложили всю азбуку русского стиля по эклектике конца XIX века, из нее сделали радостное безумное цветное нечто. Керамика, батик, вставки из латуни, шелка, ажурные решетки, ладейки, столярно стилизованные головы лошадей и хвосты павлинов.
Этот момент работы вместе с моим товарищем Алексеем Муратовым был периодом абсолютного чистейшего творчества в бюро.
В результате этот гордиев узел, который был задан бесчеловечными вояками проектантами, был разрублен в молекулы. Заказчик был очень доволен, ну и мы в свою очередь.

А.Я.: По поводу проектов построенных за границей – в частности в Крыму, расскажите, пожалуйста.

А.К.: О! Это совершенно уникальный опыт работы, в Ялте например. Строя дом в нашей средней полосе, мы ломаем голову над фундаментом: мы ставим здание в манную кашу нашего нестабильного грунта. Ловим баланс, чтобы фундамент не завалился в этом пюре. В Крыму, да и вообще в горах, все абсолютно не так. Там фундамент это сложная система железобетонных "стоматологических имплантантов" - свай, вколоченных в скальную десну. Я сталкивался с таким понятием – красная линия. Там я узнал, что такое желтая. Желтая линия – это линия обрушения здания во время землетрясения, потому что это нешутейная сейсмическая зона.
В ялтинском проекте возник интереснейший разговор двух форм – стеклянной эллипсовидной в плане башни и плотного объема, протянувшегося вдоль улицы.
В разбивке здания использовалось ни много ни мало четыре системы координатных осей. Эти лихие сопряжения углов – не дань моде. И Заха здесь совсем не причем. Развороты диктовал изгиб улицы, самой скалы. Нужно было разглядеть и вовремя наложить сетку, накрыть сачком этого жука. Хлоп! И зафиксировал. Дальше по нему я прорисовал алжиристый извивающийся монолит и снабдил его осями - вот и все.
Дом стал знаковым для города : как современный архитектурный объект для Ялты, он действительно уникален.

Индивидуальный жилой дом. Ялта, 2012

А.Я.: Когда вы покинули "АМ", вы создали свое архитектурное бюро. Как изменилась ваша работа?

А.К.: Ну все же мы растем, меняется наше самосознание. Я понял, что эти штаны, это пальто уже не совсем для меня. Внутренняя моя задача, парадигма, то самое кредо уже не вмещались в рамки бюро «АМ». Поэтому мы с Федей сказали друг другу спасибо, остались друзьями. Закончился этап. Как у Пикассо закончился французский период, начался испанский. Как был «Полис», а потом был Стинг сам по себе, сольный, отдельный. И в целом я счастлив, как можно быть счастливым на моем месте. Я не рассматриваю свою творческую деятельность, свой путь - от объекта к объекту. Есть последовательные соединения, а есть параллельные – вот я именно за них и в них. Я рассматриваю свою творческую деятельность периодами и циклами, как бесконечную увлекательную полевую лабораторию.
Очень важно для меня, чтобы планомерно шли объекты разных масштабов. И общественные помещения, и апартаменты, и отдельные дома, и целые поселки, и даже просто проекты мебели. Мне важно чтобы была еще их адресность, помимо возможности быть подключенным к денежной матрице. Для меня обязательна работа в социальном слое. Это позволяет мне отрабатывать некоторые приемы на низких бюджетах, а потом гораздо проще выкладываться в больших масштабах. Быть независимо адаптированным к любым условиям, которые мне предлагает творческая судьба.
Из последних любимых? Ну, есть парочка, где я плотно приблизился к прикладному результату своего творческого метода.
Интерьеры московской компании в Бобровом переулке. Там была интересная история. Заказчик долго бился, но не мог найти архитектора, который бы его понял – стройка не начиналась, буксовала, все вокруг дико нервничали. Заказчик не мог сам для себя определиться. «Работа архитектора – это на 75%работа психоаналитика», – так, по-моему говорил Рем Колхас. Я опять послушал пациента, как зодчий-врач и сказал: «Образ, который я вижу – это Сталин в Чикаго» – респектабельная, современная, конторская и при этом слегка "подампиренная" архитектура. Ее можно сделать за этот бюджет, в эти сроки – ответ архитектора реалиста. Я взял, условно конечно, образ станции метро Маяковская и просто размазал его на три этажа. Получилась не угрюмая бизнес-история, а легкое ощущение московского интерьера с традицией. Не надо бояться классической истории, густо замешивая ее с конструктивистскими приемами, абсолютно в духе Ивана Фомина и Ко.
А вот объект, где метод доведен у меня практически до абсолюта на данный момент – это интерьер офиса руководства московского банка. Там то, как раз вообще нет классических деталей: там материалы, само пространство, даже просто пустота, ее геометрия играют точный образ. Сталинская архитектура XXI-го века – «Гагарин в Копенгагене». Сталин провожает первого космонавта в полет. «Москва-Кассиопея».

Интерьер офиса руководства банка. Москва, 2012 г.

А.Я.: А кроме чистой архитектуры, в каких близких жанрах вы работаете?

А.К.: Знаете, когда я поступал в Союз Архитекторов, там в анкете была графа: количество опубликованных статей. Не многие из моих коллег могут похвастаться, что у них много лично написанных публикаций. Я вот своими статьями по-доброму горжусь. Например: «Два котлована» – по поводу Дворца Советов и Нюрнбергского Имперского стадиона; «Заветы Хрущевских смартов», где я достаточно дотошно прошелся по современному измельчению типа архитектора-дизайнера; большая работа в «Проект Интернешнл», посвященная «Ground Zero» – участку, где «произрастали» башни-близнецы в Нью Йорке. Поскольку мною уже была однажды отработана история конкурса Дворца Советов, то я легко вошел в процесс анализа конкурса мемориала, посвященного событиям 11 сентября – это ведь тоже определенно американский имперский момент.
Другая история - телевизор. Элла Комарова пригласила меня года четыре назад в передачу «Дачный ответ», она только-только ее в то время запустила. Я тогда подумал: "Это вызов, дай-ка попробую". Нет никаких низких жанров, решил я для себя, есть просто нереальный по охвату ресурс, с помощью которого есть шанс немного просветить народ. И я рискнул. Было сделано пять передач, пять проектов. С точки зрения моего перфекционизма, полезная домашняя работа, но на грани, на надрыве. Опять вживую, опять с колес – то есть абсолютно мое. Я делал деконструктивистский чердак, кабинет в подвале, домик на дереве, веранду на гараже и т.д. Еще я на сайте отвечал на вопросы людей – это была абсолютно чистая социальная миссия. "Приезжайте к нам за тридевять земель: дача, бытовка, проблема" - понятно, что никакое ТВ к ним никогда не приедет. Я просто честно и бесплатно давал добрые архсоветы, в Коломну, в Коношу, в Вычегу и люди были благодарны, а моя совесть чиста как линзы очков Ле Корбюзье.
Не надо чураться низких жанров, повторяю вам, их нет, если ты осознаешь себя в профессии. Сейчас, например, я печатаюсь не только в высоколобых, маститых журналах, но и в популярных массовых: между кулинарными рецептами и советами по фитнесу. Я рассказываю, как и откуда что растет, и как это было построено. Просветительство на своем малом участке фронта. Без соплей. У меня есть страница в издании одном, где мне опять задают вопросы, типа: «Как можно спланировать спальню 3 х 3 метра? Помогите!» и т.д.
Я также люблю с друзьями-коллегами участвовать в интересных архитектурных конкурсах, как гимнастических упражнениях для гибкости ума. Например «Shrinking cities» – это мощнейшая история, которая повлияла на меня. Она имела успех, потому что из всех многочисленных российских участников этого международного соревнования мы были единственные,  кто достиг стадии финала. Тогда мы придумали историю "протосетевой" урбанической революции. Как  взять и всколыхнуть город, чтобы он осознал себя, как город. Были дотошно исследованы все, даже самые маргинальные прослойки города. С помощью связей вышли на активное крыло молодежи в Иваново, а мы им занимались как раз. Несмотря на то, что все это неформально придумывалось после основной работы вечерами у меня на кухне, сейчас вся наша история, спустя десять с лишним лет, вырастает в звонкую саблю, которой можно себе и жителям пробовать прорубать дорогу в немрачное будущее.
Тот же сценарий сейчас использован мной и в Евпатории, в Крыму. Я столкнулся с тем, что город страдает от стереотипа, клише закрепленного в массах, которое мешает городу развиваться. Город однобоко зафиксирован как пыльная, совковая, детская санаторная здравница. А на самом деле город уникален – урбанистический конгломерат из разных эпох, разных пластов культурных и исторических, которые просто лежат под ногами. Мало кто удосуживается их реально комплексно осмыслить и поднять, а те , кто это делает, - настоящие патриоты города.
А ведь это проблема всех курортных городов - они сами себя заманивают в клетку, в ловушку, которая называется «сезон». Все положено на «его» алтарь, который три месяца кормит, а дальше - анабиоз. За эти три месяца местные граждане настолько выматываются, что практически еле-еле успевают отдышаться, и подготовится к следующему сезону. Да им уже не до исторического прошлого и настоящего города – проще идти по простому, сетевому пути. Неважно, что это, Анапа, Сочи, Геленджик, Евпатория – везде один и тот же ад потребления и развлечений. И у людей, которые крутятся в этом колесе, этом Молохе, не остается времени, чтобы осмыслить ни себя, ни город, ни себя в городе. Они отрываются от своих традиций, от своих корней. Не только в городах курортах, но и вообще в современных городах. Сетевая тема разрывает традицию генно-модифицированного бытия. И на примере Евпатории можно увидеть, как это входит пока еще в диссонанс с контекстом.
А это город-то с тысячелетней историей – Малый Иерусалим, где есть кенассы караимские; татарский down-town Гезлев; потрясающий собор Святого Николая; мечеть Джума-Джами знаменитого Синана, ученик которого построил в Стамбуле Голубую мечеть. И, конечно, советское наследие там просто фантастическое. Курортград – урбанистическая ткань санаторных джунглей, где ставился на ноги новый советский человек. Эту кузницу счастья строили великие архитекторы – Жолтовский, Душкин, Турчанинов и т. д.
Мы сейчас как раз делаем выставочный проект «Арх-Евп», пропагандирующий облик Евпатории с разных сторон. Готовим конкурс для молодых архитекторов в рамках Евпаторийского биеналле современного искусства. Собираем путеводитель по ее советской архитектуре. Мы создали замечательный раздел в журнале «ЧИФАН». Там было опубликовано иллюстрированное фотографиями мое интервью – «Прогулки по Малому Иерусалиму с архитектором Комовым». Оно побило рекорды популярности, когда его вывесили на городском сайте. Мы пытаемся восстановить дух южной архитектуры, который был сформулирован советскими творцами – типологию южного развлекательно-просветительского сегмента. Очень интересная и востребованная история. Социально направленная на все слои, а не только на жирную верхушку айсберга, а внизу корнеплоды.

А.Я.: А если бы у вас были любые возможности, деньги, красивые ландшафты на берегу моря; что бы вы построили?

А.К.: Я бы храм построил. Вот так. Я хорошо представляю его себе, этот проект. Он был бы такой "протовизантийский", но не перегруженный деталями совсем. Византийский конструктивизм. После этого смогу сказать всем спасибо, я выполнил свою задачу здесь, ребята.
Чем старше я становлюсь, тем больше я для себя понимаю, что именно тот авангардизм, которой кажется тебе в молодости смелым и таким манящим, на самом деле не свободен и просто навязчив. Я все больше понимаю своего отца, его путь, его метод.
Классическая традиция, в результате, получается даже более авангардна, чем сам авангард. Для меня классическая традиция – это не столько капители, карнизы – совсем нет. Это именно спокойное живое отношение к традиции. К национальной, модернистской, любой. К традиции не только контекстуальной, а скорее патриархальной – отношение к образу, даже просто к заказчику. В этом мой личный архитектурный реализм, мой уютный и полезный исторический маркер, для будущего.

Лавка для Николы "ЛА-5". Конкурс "АрхСтояние", 2012.

Источник: abitant.com